Белые флаги - Страница 46

…Здесь, в этой маленькой частице Тбилиси, за которой я могу наблюдать из моего окошка, все происходит точно так же, как и во всем городе, как и во всем мире… Ходят-бродят в свободное время люди, принимают лекарства, пьют себе пиво, бреются, заказывают фуражки… Чем они заняты внутри закрытых помещений, этого мне отсюда не видно. Но этого не видно и с улицы… Так что этот крохотный кусочек города воспроизводит в миниатюре жизнь всего мира… Ох, как же ты мала, наша планета!..

И вдруг во мне словно разлилось что-то теплое и горькое, обошло каждую жилку, каждую клетку моего тела и собралось в сердце глухой, ноющей болью.

С добрым утром, мой Тбилиси дорогой!
Хочешь знать – откуда плач и ропот мой?

Пел Шошиа!

Это не было ни чудом, ни видением. Пел Шошиа, Шошиа Гоголадзе пел в корпусе осужденных…

Бьет, гудит сионский колокол святой,
Простираю к нему руки я с мольбой…
Предан был я другом верным – не судьбой!..
Бедной пташке дайте, люди, крылья!..

Пел Шошиа, и вся тюрьма затаив дыхание внимала его печальной песне.

Кто сказал, Шошиа, что бывают на свете чудеса? Кто сказал, Шошиа, что есть на небесах бог? Это сказал ты, Шошиа?

Не бывает на свете чудес, Шошиа!
И бога нет на небесах, Шошиа!

Я покинул ковчег

Утром я поранил руку о гвоздь и попросил надзирателя вызвать врача. Через пятнадцать минут в камеру вошла улыбающаяся, как ясное солнышко, Нуну.

– Здравствуй, преступник! – весело поздоровалась она со мной.

– Здравствуй, наш целитель! – ответил я и почувствовал, как что-то в груди у меня начало оттаивать.

– Что с тобой? – Нуну сняла сумку.

– Вот, руку поранил, – ответил я.

– Ты смотри! – покачала она головой, расстегивая сумку.

Надзиратель распахнул до конца дверь и вышел в коридор.

– Остался один?

– Один… Что это?

– Перекись водорода… Совсем один?

– Совсем.

Нуну обмыла рану перекисью, достала йод.

– И тебе не страшно одному?

– Что ты, доктор! Огромное государство со своим войском, судом, прокуратурой и милицией оберегает меня! Чего же мне бояться?!

– Да, квартира у тебя просторная! – Нуну залила рану йодом. Я чуть не взвыл от боли.

– А что, для одной души вполне приличная! Ни тебе хлопот о мебели, ни взяток управдому за прописку!

– Вода – бесплатно, свет – бесплатно, пища – бесплатно! – и медицинское обслуживание – бесплатно! – поддакнула Нуну.

– Вот именно! Просто жаль покидать такую квартиру!

Нуну громко рассмеялась.

– А что, доктор, почему сюда никого не ведут? Может, трудно с пополнением? Заключенных не хватает? – спросил я озабоченно.

– Ты – последний преступник на свете! – Нуну наложила на рану огромный кусок ваты.

– Нет, серьезно?

– Карантин в тюрьме. Снимут карантин – приведут к тебе сразу тридцать человек. Радуйся! – Нуну достала из сумки бинт.

– Ну, смотри, доктор, постарайся! Чтоб поскорее! – попросил я.

Нуну снять рассмеялась.

– Когда суд, Накашидзе? – спросила она и начала перевязывать мне руку.

– Не знаю. Следствие ещё не закончено.

– Говорят, тебя скоро выпустят!

– Кто это говорит?

– Люди говорят.

– А откуда людям известно об этом?

– Людям известно все, Накашидзе!

– Ты рада?

– Чему?

– Моему освобождению.

– Конечно, а почему бы нет? А ты сам разве не рад?

– Я – нет!

– Почему, парень? – удивилась Нуну.

– Потому, что не смогу видеть тебя каждый день…

– А зачем тебе это нужно? – смутилась Нуну.

Она крепко завязала бинт и задала свой всегдашний вопрос:

– Болит ещё что-нибудь?

– Все болит! – ответил я, не поднимая головы. Нуну достала из сумки ножницы, срезала бинт, потом взяла две таблетки и протянула их мне:

– Раз у тебя все болит, на, выпей два люминала!

– Не уходи, доктор!

– Сколько же мне тут сидеть?

– Вот если бы меня ждала такая девушка, как ты… – Я взглянул на Нуну. Она отвела глаза.

– Тебя ждет мать!

– Мать подождет…

– Что с тобой, Накашидзе?

– Влюблен я!

– Здесь, в тюрьме, все влюблены… в меня.

– Может быть. Но не все же одинаково!

– Твои ровесники все одинаково!

– Почему так?

– Потому что я здесь одна, одна-единственная… красавица! усмехнулась Нуну. – Понятно теперь?

– Ничего я не понял! – ответил я, хотя и понял все отлично.

– Выйдешь отсюда – поймешь!

Нуну направилась было к двери, но вдруг повернула обратно, пристально взглянула на меня, а потом, потупив взор, спросила:

– Накашидзе, как фамилия того заключенного?

– Которого? – Неприятная догадка пронзила меня.

– Который стихи мне читал.

– Не знаю!

– Как его звать?

– Не знаю!

– Где он живет?

– Не знаю!

– Он женат?

– Не знаю, не знаю, не знаю! – крикнул я и почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо. Нуну помолчала, дала мне успокоиться, потом подошла ко мне поближе.

– Посмотри мне в глаза, Накашидзе!

Я поднял голову и наткнулся на два агатовых глаза, огнем горевших на побледневшем лице Нуну.

– Говори, Накашидзе, ты все знаешь!

Я сник, словно лопнувшая тетива.

– Заклинаю тебя матерью и твоей любовью!

– Девдариани Како, Лимон, холостой, бездетный, имеет замужнюю сестру, вдову мать, которая живет в Тбилиси на улице Арсена, пятнадцать…

– Спасибо, Накашидзе!

– Он вор!

– Спасибо, Накашидзе!

– Имеет возлюбленную!

– Спасибо, Накашидзе!

– Но она замужем!

– Спасибо, Накашидзе!

Нуну ещё раз взглянула на меня погасшими вдруг глазами и вышла.

– Погоди, доктор! – крикнул я вдогонку.

– Что тебе, Накашидзе? – вернулась Нуну.