Белые флаги - Страница 34

Надзиратель был тот самый, который раньше водил меня на допрос. Мы молча прошли коридор, спустились по лестнице, вышли во двор и направились к бане. Прачечная находилась рядом с баней, в подвале, оттуда всегда валили клубы пара и доносился женский гомон. Сейчас прачечная почему-то молчала.

Мы были уже почти у прачечной, когда из главного корпуса надзиратель вывел заключенного.

– К стене! – приказал мне надзиратель.

Я стал лицом к стене. Подошли те двое. Надзирателя я узнал по голосу – он в прошлый раз разговаривал с моим.

– Привет Арсену! – поздоровался он.

– Привет! – ответил мой.

– Ты что не в духе? – спросил он.

– Отец помирает… – ответил мой.

– Что с ним? – забеспокоился тот.

– Умирает…

– А что говорит врач?

– Вышел весь, говорит, износился…

– Сколько ему?

– Восемьдесят шесть.

– Ну, дорогой мой!..

– Отец как-никак…

– Да, конечно…

– А как твой пацан? Выздоровел? – спросил мой.

– Не говори!.. Выздоровел! Такой шалун, сукин сын!..

– Дай бог ему здоровья!

– Спасибо! Вот вчера, вижу…

– Погоди! – прервал его Арсен. – Ступай в прачечную, – обернулся он ко мне, – скажи, что ты из десятой пятого, сдай по счету белье, забирай сменное, распишись. Понял?

– Вор? – спросил чужой надзиратель, моего.

– Нет. Обвиняется в убийстве. А твой?

– Морфинист.

– Так что ты рассказывал?

– Да! Вчера вечером вижу, бежит он со двора. Левое ухо вспухло, покраснело, так и горит… Спрашиваю…

– Иди, чего ты ждешь? – повернулся ко мне Арсен.

Спустившись по лестнице в подвал, я чуть не задохнулся от ударившего в лица густого кислого пара, утюжного чада и запаха паленой ткани. Немного освоившись, я пнул ногой снабженную мощной пружиной дверь, которая тотчас же с громким стуком захлопнулась за моей спиной. Я очутился в тамбуре, дверь из которого вела в большую, полную влажного тумана комнату прачечную. В противоположной стене прачечной виднелась ещё одна – открытая дверь в котельную, где с шипением стыли огромные котлы, – видно, стирка уже закончилась…

В правом углу прачечной я увидел большой длинный стол, на котором лежали стопки глаженых простынь и наволочек. У стола стояла обнаженная по пояс краснощекая, пышнотелая красавица лет сорока. Её черные как смоль волосы прядями падали на вспотевшее лицо и белые полные плечи. Из тута натянутого лифа выпирали огромные, упругие груди. Женщина гладила.

Я покачнулся, словно одурманенный, и опустился на длинную скамью. И тут женщина заметила меня. Без тени страха или смущения она уставилась на меня удивленными глазами. Постепенно удивление в её взгляде уступило место любопытству, зятем радости.

Все это произошло за считанные секунды – так, по крайней мере, показалось мне.

– Я из десятой пятого, – выдавил я, едва ворочая языком, – вот, принес белье…

Она не ответила. Лишь сочные её губы раскрылись в широкой улыбке.

– Здесь пять простыней и пять наволочек. Куда их положить?

– Положи там! – Женщина оглянулась на дверь. – Ты один?

– Он ждет на дворе, – ответил я и положил белье на скамейку.

– Как тебя звать?

– Заза.

– Иди ко мне.

Я вздрогнул, попятился.

– Иди, не бойся!

– Где взять белье?

– Подойди ко мне!

– Скажи, где белье?

– Здесь. Иди возьми!

Я пошел.

– Где же? Я должен расписаться.

– Иди ко мне! – Женщина поставила утюг и протянула ко мне руки. Иди, дурачок, пока не поздно! – Голос её задрожал, грудь покрылась красными пятнами. – Иди, иди ко мне, скорей, скорей!..

Я подошел.

…Словно в сладком, сказочном сне я почувствовал на плечах и шее прикосновение её трепещущих рук. Потом меня обожгли каленым железом её горячие влажные губы и пылающая грудь. У меня подкосились колени, я помню лишь, как мы опустились на мокрый пол, как меня обдало жаром и все вокруг вдруг поглотила тьма. Потом мы плыли, слившись воедино, в каком-то розовом тумане, смеясь и плача, истекая слезами, и мне слышался наш горячий, страстный шепот:

– Жизнь моя!..

– Солнышко!..

– Боже мой!..

– Не уходи…

– Нет…

– Ведь ты не уйдешь?..

– Нет!..

– О, боже мой!..

Где-то в извилинах моего мозга что-то замкнулось… Сильный удар тока пронзил и сотряс всю мою плоть… По телу разлилась сладкая истома, наполнив собою каждую клеточку… Потом на меня повеяло приятной прохладой, словно откуда-то подул свежий ветерок. И я очнулся.

Она улыбалась и дрожащей рукой вытирала с моего лба холодный пот.

– Как тебя звать? – спросил я.

– Встань, пока он не пришел.

– Как звать тебя?

– Маро.

– За что сидишь?

– Вставай!

– Я принес белье.

– Знаю.

– И где-то должен расписаться.

– Не надо нигде расписываться. Бери со стола пять комплектов и уходи. А теперь встань!

Я встал.

– За что тебя арестовали, Маро?

– Мыло украла! – улыбнулась она.

– Неправда!

– А потом показала милиционеру язык.

– Нет, серьезно!

– Ты кто – заключенный или прокурор?

– Интересно…

– Я ведь не спрашиваю тебя!.. Бери белье и ступай!

– Я тебя больше не увижу?

– Сколько тебе лет?

– Двадцать.

– Оно и видно!

– А… в городе?

– Ступай! Если захочется, сама тебя найду.

Она легко поднялась, потянулась. Я подошел к ней и поцеловал её в щеку. Щека была влажная и прохладная.

…Надзиратели мирно беседовали.

– Все? – спросил мой.

– Да! – ответил я.

– Так быстро?

– Да.

– Что с тобой, на тебе лица нет!

– Воздух там впертый!

– Это правда, – согласился он. – Вечно там воняет. Ненавижу ходить туда!.. Ну, пошли! Пока, Гоги! – попрощался он с тем, другим надзирателем.